Признаться, говорить о новой украинской киноволне, я думаю, еще рано. Но есть несколько имен режиссеров, с которыми ассоциируется современное украинское кинопространство. Среди них — Марина Врода, с которой удалось побеседовать.
В 2011 году 29 летняя девушка получила признание на Каннском кинофестивале — ее короткометражная картина «Кросс» была награждена «Золотой пальмовой ветвью». На кинофестиваль в Одессе Марина приехала для участия в питчинге, где она представила новый проект, на сей раз полнометражный — фильм «Степне». Режиссер смогла выделить время, чтоб поговорить о формах воплощения кинорефлексий, о взаимодействии режиссера с актерами и зрителями, и о современном состоянии украинского кинематографа.
«Когда я снимаю непрофессионалов, мне важно рассказать, фактически, все. Или, хотя бы предупредить, что будет какая-то неожиданная, провокационная вещь. И понять, что я не сломаю человеку жизнь после этого кино.»
- У вас фактически во всех фильмах, за исключением, наверное, «Улыбнись, когда звезды плачут», играют не профессиональные актеры. В двух Ваших работах, в «Кроссе» и в «Клятве» играют дети. Как Вы выстраивали отношения с ними?
— С одной стороны, работать с ними просто и легче оказалось, потому что дети более открытые. Но, в то же время, чувствуешь больше ответственности – они очень хрупкие. Они более пластичные – с ними более интереснее иногда работать. Потому что у взрослого человека, все-таки больше шор, он закрытый и сложнее раскрывается – другие механизмы включаются защитные. Подростки, в этом смысле, более открыты. Может быть, в тот момент я сама себя ощущала так близко – я сама помню это в себе.
Я работала с профессионалами, с непрофессионалами и объединяла это, смотрела, что будет. Для меня был всегда важен какой-то эксперимент. Есть же разные школы, формы работы и понятно, что в институте мы читали и Станиславского, и Михаила Чехова, и смотрели, как работает Эйзенштейн… Но, помню, что мне была близка школа Брессона – он работал с моделями. Ему не нужно было, чтоб человек играл. И вот это мне было, в принципе, важней, потому что это как-то ближе к природе самого кино. Немое кино, которое изображает просто жизнь, вернее не изображает, а фиксирует, переносит — и этой фиксации мне было уже достаточно. То есть, важно, на что ты смотришь, когда, в какой момент, как ты это соединяешь. Сама жизнь мне была интересна. Это, в общем-то, истоки самого кино. А дальше, вся игра – это уже из театра пришло. И так как мы все время ищем новый язык, хотим найти какую-то новую форму, наверное, — у автора ведь есть амбиции, я ведь тоже пытаюсь искать эту силу языка, — то я пробовала и то, и другое. И до сих пор это совмещаю.
Очень редко бывает, — это, конечно, талантливейшие, гениальные люди, — человек прекрасен и в театре, и в кино. Но это разные профессии, вернее, разный путь – когда ты в камере живешь, и когда в театре. Поэтому я, чем выбивать из актера, переделывать его, насиловать, как наша украинская школа, скорее приглашу человека с улицы. Во-первых, у него будет фактура, правда на лице уже. И я, просто, создам условия, в которых не нужно будет ему играть. Но здесь очень важна этическая сторона… Вообще всегда важен этот вопрос, очень важен. Этика. Как при работе доктора с пациентом. Потому что актер от вас абсолютно зависит – он вам доверяет, и что с его душой будет, это тоже от вас зависит.
Если вы хотите от человека документальной правды, он будет действительно переживать эмоции – это серьезная ответственность. Но, если в один момент вы договорились о чем-то, как бы на берегу, и друг другу верите, знаете условия игры и правила, то не важно, ваш партнер – профессиональный актер или нет. Главное – честно договориться… Это вопрос, над которым мучаются документалисты. Потому что, когда они снимают документальное кино, они иногда переходят грань в погоне за какой-то натуральностью, эмоциями. Переходят черту, когда снимают как можно ближе – насколько тебя пускает объект, столько ты и снимаешь, и входишь в доверие, и живешь с ним, и ночуешь, то есть вторгаешься в ткань жизни. Поэтому, наверное, я не снимаю документальное кино. То есть, когда я снимаю непрофессионалов, мне важно рассказать, фактически, все. Или, хотя бы предупредить, что будет какая-то неожиданная, провокационная вещь. И понять, что я не сломаю человеку жизнь после этого кино. То есть, я понимаю, что жизнь человеческая важнее, чем фильм.
— А Вы потом показывали своим актерам, подросткам картины, в которых они играли?
— По-моему, «Кросс» не все видели – не помню… Потому что я уехала сразу. А вот после фильма «Клятва», Леша, который снимался в фильме, футболист, еще потом хотел сниматься. Он мне звонил через несколько лет. Многие ребята хотели купить все фильмы мои, но они не продаются нигде… надо сделать это. После просмотра фильма с их участим, ребята… они радовались. Вообще, это опыт – даже через несколько лет они это вспоминают. Как будто бы они в это время чему-то поучились. И они все становились старше после фильма. Взрослее. Мне кажется, что-то новое в них открывалось. Потому что они видели, что они могут это, что они могут играть, а могут так существовать, и что есть такая территория, в которой они могли бы быть кем-то другим. То есть они играли какого-то персонажа, видели себя с другой стороны… Кто-то менялся очень, кто-то нет, но наши отношения по-прежнему, все-таки, довольно близкие остаются после этого.
— А Вы не планируете кого-то из них еще в будущем снимать в своих работах?
— Они меняются. Но я некоторых уже по два раза снимала. Там в «Клятве» девушка – я ее два раза снимала. Потом, и Богдану, и Мишу два раза… Но они меняются. И потом, многие уезжают. Я всех находила, в основном, в том пригороде, где я жила, под Киевом – поскольку актерских школ мне не хотелось, мне как-то не нравилось ничего… Но ситуация в стране часто сложная, люди ищут, как важить, поэтому ребята часто переезжают. Я как-то списываюсь с ними. Они потом очень меняются. Прям взрослеют очень быстро… Были такие маленькие, а потом смотришь – а там уже вот такие (развела руки – Ю.К.)
— Вы говорите, Вам не нравится украинская актерская школа…
— Да не то, что не нравится. Так нельзя сказать, что не нравится. Просто с ней сложно работать. В кино — а как в театре, я не знаю, у меня нет опыта. Есть, конечно, очень талантливые люди, прекрасные актеры. Вот я знаю режиссеров, которые любят снимать украинского актера. Просто, для меня это, как для режиссера, не подходит. Мне нужно переучивать… Мне не хотелось бы ничего критиковать. Просто мне кажется, что нужна альтернативная школа. Если говорить о сильном американском или европейском актере, например, как Кирстен Данст – то у него нет табу, чего он не может делать. То есть, там – априори доверие режиссеру. И, в принципе, это инструмент, который может в моих руках играть – там диапазон вот такой (развела руками – Ю.К.). А здесь мне будут предлагать узенький очень диапазон. И если мне нужно брать какие-то очень тонкие вещи, то я их не возьму просто напросто… Просто больше каких-то штампов.
Понимаете, это от много зависит, и я понимаю причины этого. Нужна школа, нужны театры, нужен рынок, нужна территория экспериментов. Но нужно, ведь, и стремится к этому. Понимаете, нельзя сказать, что нам этого не дали, откуда ж мы это возьмем? Институт плохой, театр плохой, режиссеры плохие и публика – идиоты. Мне кажется, что если ты хочешь быть хорошим актером, например, то, во-первых, ты должен говорить на нескольких языках, ты должен заниматься собой, нужно ездить на мастер-классы, нужно добиваться работы с разными режиссерами, пытаться нащупать… Может быть, пытаться объединяться со своими коллегами и делать какие-то эксперименты. Мне не интересны часто бывают ситуации, в которых актеры говорят «а нам ничего не предлагают». Я понимаю! Но почему они тогда не объединяются и не делают что-то свое, не борются за это? Значит, надо уезжать! Ну, я не знаю! В целом, ситуация уже статичная.
— Вот, на счет экспериментов. Я знаю, что Вы общаетесь с Владимиром Тихим. Он предлагал Вам принять участие в проекте «Украинских Злых»?
— Они мне предлагали один сценарий. Я его сначала почитала, вроде бы могла с ним работать, а потом – нет, он мне не близок был. В сборник «Украинские злые» они пару раз пригласили «Кросс», и он на международном фестивале вместе с фильмом Слабошпицкого «Ядерные отходы» сборник представлял. Я ездила даже в Москву, представляла там «Украинские злые», и мы там все порадовались. Но, к сожалению, в прокат они меня не приглашали. Я была бы, наверное, рада. Но не получилось. Потому что фильм финансировался Францией и дальше с правами – там нужно было доплатить… А бесплатно бы это никто не делал бы. И потом, там есть тонкости оплаты и авторских гонораров.
— Вы работали с Сергеем Лозницей над «Счастьем моим». Сейчас Вы участвуете в питчинге с проектом полнометражной картины «Степне». Опыт работы с Лозницей как-то пригодился?
— Не помню, кто говорил: сядьте и перепишите роман Достоевского пять раз от руки, а потом начните писать свой – может что-то хорошее из этого случится. У меня свой опыт жизни, своя дорога. Но, конечно, все, что я могу потянуть в хорошем смысле – я это делаю. Это, как бы, возможности соображений – что я могу использовать для работы. Здесь у меня вообще табу нет. Все, что я могу – беру. По моим способностям все и получится – насколько я, как автор, готова написать, увидеть, рассмотреть. Конечно, я у него очень многому учусь. Надеюсь, что не только у него.
«Я думаю, что иногда поражение важнее.»
- Вы заканчивали институт Карпенко-Карого, учились в мастерской Михаила Ильенко. Как Ваши впечатления от его «ТойХтоПройшовКрізьВогонь»?
— Мне сложно комментировать – он мой мастер. Я радуюсь, что он снимает. Если объективно смотреть на вещи, то его фильмы собирают зрителей. То есть, зритель платит за билет и хочет увидеть фильм. Просто я считаю, что для «ТойХтоПройшовКрізьВогонь» бюджет должен быть больше. Не знаю, украл продюсер или денег просто не было – меня причина не интересует. Но, конечно, там на эффекты не хватало. Просто сценарий хороший, жанр есть – могло быть вообще-вообще-вообще, мне кажется, так сильно. На такие фильмы должен быть бюджет заявлен посерьезней. Это жанровый фильм. Это именно продукт, который приносит продюсеру деньги. И в этом смысле, он занял свою нишу. Ее можно удержать. Но раз это зрительский фильм, за который зритель будет платить, который будет приносить кассу, то, значит, нужно делать его качественным. Вот, например, Санин сейчас снял фильм «Поводырь». Вот там они не экономили, там будет продукт… Но то, что делаю я – это совсем другое. Поэтому, даже сравнивать невозможно. Ну, мне кажется так.
— Вот, что касается зрителя. Как, на Ваш взгляд должны выстраиваться отношения режиссера и зрителя? Нужно ли режиссеру задумываться, как его работу воспримет зритель, понравится зрителю или нет? Или же он должен снимать только то, что ему интересно самому?
— Как, например, поэты в Древней Греции – думали они о публике, когда они выходили и читали свои стихи? Или нет?.. Я думаю, что иногда поражение важнее.
— А что для Вас хорошее кино сегодня?
— Хороший фильм? Хороший фильм – в котором не будет повторяющейся банальности, в котором какая-то шора моя одна будет снята с меня и я увижу в себе что-то новое. И – какое-то высказывание, которое меня как-то изменит, может быть. Или посеет какое-то новое сомнение. То есть, взгляд… Я, конечно, говорю так абстрактно. Это может быть общественно важный фильм или не важный, может быть какая-то интимная история. Но – смелый. Я жду поступка всегда и высказывания. И не важно – фильм это или какое-то другое произведение… Тихое спокойное кино сейчас мне очень интересно. Жанр тоже. Но… На самом деле, жанр я, практически, не смотрю. Но надо бы. Не знаю я, как ответить на этот вопрос. Хороший фильм… Который меня меняет – вот и все.
— В украинском современном контексте, скажем за последние лет 10, Вам такие фильмы встречались?
— Наверное… Это, может быть, скорее старые фильмы украинские. Я могу пересматривать Довженко и Осыку, например… Документальные фильмы Васяновича мне нравятся. Какие-то студенческие работы могут быть, случайные, хорошие. Нет, есть какие-то запоминающиеся. О новых я не могу сказать… Это могут быть документальные работы… Меня по-своему удивила Лукреция Мартель, но это не украинская режиссер. Такая режиссер, очень сильная, интересная.
— Я знаю, что Вы недавно подписались под открытым письмом в адрес президента Украины, Виктора Януковича, в котором говорилось о поддержке кинематографистами мер, принимаемых Агентством по вопросам кино с приходом к руководству Катерины Копыловой. Как, по Вашим ощущениям – действительно ли в украинском кино происходят кардинальные изменения?
— Да, конечно, они появились. Я сейчас только пробую работать с этой системой. Ребята мне тогда прислали письмо, сказали, мол, вот поддержи. Я поддержала всю эту нашу банду. Как Вам сказать – это не то, что поддержка Копыловой, для меня, или существующей политики только. Мы хотели эту систему – питчинги, западная модель, — сохранить в любом случае, кто бы ни пришел, понимаете. То есть, неважно, кто завтра придет. А важно ту территорию, вот это договор, что есть комиссия в 35 человек, они меняются и так далее – сохранить эту систему.
Рановато говорить, что оно принесет в конечном итоге. Но эта ситуация уже начала что-то приносить. Просто нам нужно еще дальше развиваться. Те фильмы, которые сейчас создаются, их же надо показывать. Я ж Вам сказала, что если будет поражение, нужно это пережить и идти дальше. Потому что без этого не будет следующего шага. То есть поражение, плохой результат – это тоже результат. Я думаю, что когда не происходит ничего – нет тогда развития никакого. Даже сегодняшние средненькие фильмы, они там поехали в Россию, СНГ, например. Какие получше, они попали на европейские фестивали.
И дальше нужно, конечно, развивать критическую школу. Критически смотреть, мыслить – что мы хотим от этого кино, хотим ли только открытку какую-то создавать или мы хотим менять общество… И так далее, так далее. Мне кажется, что пока идет позитивный результат. Сейчас открылись финансирования – а, значит, сюда придут западные продюсеры. Но там еще очень много вещей, которые надо утрясать.
Например, мне кажется, должен быть фонд – не знаю, государственный или не государственный, все равно, — поддержки авторов сценариев. Я, например, написала сценарий, потому что меня поддержал Французский культурный центр, Institut francais и посольство Франции. Я была 6 месяцев во Франции, у меня была стипендия и я не думала о том, как выжить. До этого, я год думала, как выжить. Это довольно сложно. К тому же, я понимаю, что люди пишут, но мало только написать – нужно еще обсуждать. И нужно ехать в лаборатории, нужно говорить с людьми… Не важно, в России или в Европе. Мир должен коммуницировать, нужно эти мосты строить. Только здесь делать фильмы для самих себя – это не будет работать. Я имею в виду, если мы говорим о ко-продукции, то мы должны понимать, какие фильмы мы делаем, для кого, что это не только для нас, это еще и для зрителей там, за рубежом.
Телевидение наше сегодня не покупает украинские фильмы – я думаю, их нужно заставлять покупать наш продукт. Еще есть что менять. Я думаю, нужно обязать кинотеатры – 80%, например, чтоб было украинского кино. В общем, украинскую продукцию обязаны показывать. Нужно заставлять это делать. Мне так кажется.
— А когда украинский зритель сможет увидеть Ваши работы в широком доступе? Я знаю, например, что у Вас был фестивальный прокат «Кросса» в Украине, Вы возили картину по некоторым городам. Какая дальнейшая судьба фильма?
— Там вопрос такой, что продюсеры просто не организовали диск – можно было бы продавать его через Ozon. Я думаю, что я это сама смогу сделать, только позже. Через год, может быть. Соберу все, оцифрую и через какой-нибудь европейский магазин смогу продавать. Но мне надо с правами оговорить все. Мне нужно будет, наверное, открывать компанию, заниматься этим. Потому что фильмы короткометражные были проданы на телеканалы. И дальше необходимо ждать несколько лет без права выкладывать в сеть работы… И еще права на фильмы были у продюсеров – я пытаюсь с ними договориться. Знаете как, продажа DVD для продюсеров – не такие уж большие деньги, им это не интересно.
А мне, конечно, интересно, чтоб человек просто мог купить и просмотреть. Пускай за один евро. А, может быть, картины просто появятся бесплатно в интернете – я не знаю. Мне просто приятно было бы, если это все существовало на диске, как материальная вещь, с какими-то, может, материалами дополнительными, как часть какой-то моей истории, которая начиналась в Украине, а потом как-то перебралась на бОльшие территории. Мне кажется, это интересно могло бы быть. Словом, я надеюсь сделать это через год хотя бы. Может быть раньше, но пока я не смогу этим заняться. Это тоже нужно финансировать. И, опять-таки, у нас в Украине – пиратство и все такое прочее… То есть, я думаю, что картины будут продаваться через какой-нибудь сайт в Европе, и в любой точке мира можно будет заказать. Хотелось бы так сделать.
«Зритель, мне кажется, тоже должен делать усилия.»
— Вы бывали с «Кроссом» на разных фестивалях. Наверняка, видели реакцию зрителей. Отличалась ли реакция на картину украинского зрителя от реакции зрителя, скажем, европейского – например, во Франции?
— …Скажем так, интереса в обсуждении было больше в Европе, чем в Украине. Например, один професор из какого-то европейского университета, я даже не помню его имя, попросил через продюсера этот фильм. Интерес очень большой и живой был в Европе. Здесь – такое, легкое недоумевание было. Это я об эмоциональной реакции говорю. Не было критической оценки какой-то, взгляда не было. То есть, почему, что за форма – розговора не было. Было два пресс-показа, вышли какие-то обзоры, довольно, я б сказала, гламурного, поверхностного содержания. Мол, красная дорожка, Канны и наша «Золотая пальмовая ветвь», и Марина, значит, как-то это сделала. Фактажи. А поговорить как-то глубже – нет.
Было обсуждение в университете в Праге. У них есть киноклуб, и им был интересен фильм постсоветской страны, взгляд молодой женщины-режиссера. Во-первых, они даже думали о том, что сейчас столь активная позиция женщины, смотрели на это с точки зрения общества, как оно меняется. Обсуждали – о чем я говорю, какая форма этого и так далее, и так далее. То есть это было интересно на Западе во-многом. И, конечно, это куплено было телевизионным каналом Франции – главным Canal Plus, понимаете? А здесь никто не захотел мне заплатить… Не то что мне, а хоть что-то, с чего я могу гонорар группе дать, понимаете? Многие наши ребята, работали бесплатно. Например, оператор. Он не претендует, но я бы хотела, мне бы было приятно дать ему гонорар.
То есть, если не существует этой культуры, то почему я должна это уважать? Если не хотите покупать – не смотрите! То есть, я делаю то, что я делаю со своей стороны. Зритель, мне кажется, тоже должен делать усилия – открыть книгу, прочесть, или купить билет, или попросить прислать, я пришлю. У нас, например, Могилянка просила, кто-то смотрел, я не помню кто именно…
Потом, я где-то в Бразилии получила приз, мне еще денег прислали – это было так хорошо, тысячу евро. Да, я выиграла еще на фестивалях – так что, не только Канны. Я так, повыигрывала немножко. В Германии тоже – мне ручку прислали, такую «Паркер» подарили. То есть, в принципе, в Западных странах, в Европе реакция хорошая. В украинской реакции я немного раз очарована. Потому что ждали от «Кросса» какой-то красоты, легкости, какого-то удивления и вау. А там нет этого… А там вообще вау никакого нет. Конечно, как для кого: для меня – было. То есть, я имею в виду, что ожидания у украинского зрителя были другие.
Я фильм показывала в других городах Украины, таким сборником – 4 короткометражки и «Кросс». И потом обсуждала контекст – так было легче. Люди очень открыто говорили, обсуждали разные вещи. В основном молодые, скажем так, из университетов, более-менее что-то читающие и смотрящие, с бОльшим интересом относились к «Кроссу», и мы обсуждали как философию уже больше. То есть, рассматривали картину с точки зрения философии, социологии, еще чего-то, социальные позиции. А вот кто более, скажем так, традиционных каких-то взглядов на кино, тот больше говорил о фильме «Дождь» или «Клятва» — в обеих картинах есть нарратив, история, более эмоционально открытая… Словом, собственно говоря, никакого сюрприза в этом не произошло.
— Что печально…
— Ну, ничего страшного. А, с другой стороны – страшно. Я ж говорю – мало сделать фильм хороший. То есть, важна эта политика, что сегодня финансируется кинематограф. Но нужно еще делать площадку, обсуждать, ездить… И, ни в коем случае, один человек не должен решать – что хорошо, а что плохо. Должны быть эти критические массы, которые спорят друг с другом. Старые и новые должны тоже спорить. Это все должно возникать и существовать как политика, где есть левые, правые, где совершается выбор… Это очень важно. Это прямое отношение имеет к кино. Годар, к примеру, был вообще коммунистом. Мне не хватает в наших авторах, во мне самой и, наверное, в моем окружении, вот этого понимания – а что мы хотим с этим кино? Поехать в Канны и получить «пальмовую ветвь»? А что вы с этой властью будете делать? Если вы ничего не делаете, то это не ваша власть – это власть гламура вокруг и вот этого всего.
- Я сегодня утром была на показе нового фильма Бориса Хлебникова «Долгая счастливая жизнь»…
— Пропустила, к сожалению… Надеюсь попасть.
- И сзади меня сидели две дамы, которые в течение всего фильмы щелкали семечки. Картина Хлебникова под семечки – это, кажется, лучше не придумаешь, чтоб описать, что наш зритель ждет от кино, в том числе нашего, зрелищности, развлекательности, вместо серьезности…
— Я не согласна, потому что все равно должны существовать… Вы же тоже там сидели. И они сидели. Так почему же нужно для них снимать, а для Вас не снимать? Почему я должна… Почему я должна уступать?! Наоборот!
