В преддверии спектакля «Террористы» я встретился с его режиссером-постановщиком Сергеем Проскурней. До сих пор большинство одесситов знают Сергея Проскурню как назначенного бывшим министром культуры директора Национального театра оперы и балета. При его участии была поставлена только одна опера  —  «Кармен». К сожалению, большинство одесситов не увидело актуальной постановки —  ее сняли. Затем, после нескольких скандалов и прямого вмешательства бывшего премьер-министра Юлии Тимошенко, сняли и самого Сергея Владиславовича.

Многие ждали, что на этом всем закончится, однако Сергей Проскурня продолжил работать в Одессе. Поставил, а потом повез в Европу, оперу «Дон Джованни», выступил соорганизатором театральной конференции. Сегодня он рассказывает о своем новом детище — спектакле «Террористы», поставленному по пьесе Анны Яблонской «Язычники».  24, 25 и 26 января этот спектакль пройдет на сцене Украинского театра. В Одессе сегодня нужно ставить именно Яблонскую, уверен режиссер. Не придумывать в очередной раз утопические модели театра, а обратиться к людям на том языке, на котором они говорят.

Из-за крайне напряженного графика режиссера, до премьеры считанные дни, интервью получилось совместное. Кроме меня, с Проскурней беседовали Мария Гудыма (ТАЙМЕР) и Наталья Бржестовская (газета «ЮГ»)

Как получилось, что одесского драматурга Анну Яблонской вы, киевлянин, львовянин, черкассовец, ставите первым?

Во-первых, театральная история Анны Яблонской началась в Одессе с сотрудничества с театром-студией «Тур де Форс», которым руководит Наталья Князева. Наталья подталкивала Аню искать себя в театре и, возможно поэтому Яблонская пришла туда, чтобы стать актером, а ушла в итоге драматургом. Именно там она получила возможность увидеть свои первые пьесы, пусть и в студийных вариантах. С тех пор ее одесская история заканчивается и начинается мировая слава. Первые пробы пера нашли отклик у молодых драматургов-«девяностников», которые в свое время также начинали творческий путь в студиях и драматургических лабораториях Киева и Москвы. Это, прежде всего, Михаил Дурненков и двое киевлян – Наталья Ворожбит и Максим Курочкин. Благодаря им, Аню приглашали на литературные мероприятия, круглые столы, читки… Это для нее было очень важно, в Одессе литературная среда была мертва.

Благодаря этому Яблонская очень органично вписалась в селекционный процесс, который проводит лондонский театр Royal Court, входящий в структуру Шекспировского королевского театра. Отметим, что Royal Court был создан именно для работы с современными драматургами, а со временем превратился в международную творческую мастерскую. И Анино творчество очень было там замечено. Кстати, сейчас Royal Court активно работают в Украине. Мы присутствуем с вами при невероятном взрыве драматургии. В нашей стране работает много новых драматургов, не озабоченных тем, что их не хотят ставить. Они пишут, потому что не могут не писать.

Так вот Royal Court устроил читку «Язычников», которая имела большой успех. И мировую театральную среду ее гибель всколыхнула намного сильнее, чем украинскую. Аня погибла 24 января, а уже 25 января выходят статьи в New-York Times и Guardian (2).

А как вы пришли к постановке Анны Яблонскую? Что самое интересное в «Язычниках»?

Вообще по длительности пребывания Одесса для меня четвертый город. В первую очередь Киев — почти 30 лет, Черкассы и Львов — по 12 лет и, наконец, Одесса. Я бывал здесь с 1976 года и неплохо знаю творческую среду этого города.

Впервые я узнал о творчестве Анны Яблонской, когда мечтал о гастролях театра «Тур де Форс» в Киеве. Из этого, кстати, ничего не вышло к большому сожалению, но об Анне я узнал. Поэтому когда в апреле в Киеве начали проводить Неделю актуальной пьесы (апрель 2011 года), я уже понимал, кого мы потеряли. «Язычников» я услышал благодаря Наталье Ворожбит, которая сделала все, чтобы их зачитали на Неделе актуальной пьесы. Незнакомый мне текст  пронзительно вошел в мое сердце. Сразу после читки я сказал Наталье, что эту пьесу в Одессе нужно ставить, причем ставить срочно.

Я начал поиски актеров, с которыми я мог бы это осуществить и, о ужас, те актеры, с которыми я бы мечтал поставить «Язычников», отказались от участия. Причем с общей формулировкой, что их моральные устои и их духовные камертоны не позволяют им участвовать в таких проектах. Причины назывались самые разные: там ненормативная лексика, там остро стоят вопросы сакрального, там много отрицательного, много отвратного, пьеса не может никого веселить. Понимаете, Никто из этих актеров не смог перейти грань между собой и персонажем. Никто из них не увидел свою задачу в том, чтобы говорить с обществом на том языке, на котором оно же и разговаривает. Ведь мы можем идеалистически выстраивать модель театра, подниматься над собой, создавать утопические модели. Но это, по большому, означает врать со сцены, создавать миф.

Я всегда говорю, что театр должен быть актуальным. Оперный, к слову сказать, в первую очередь, призван быть актуальным. Современный музыкальный театр это попытка даже в классических операх найти созвучие современным людям, а не уводить их бесконечно в историю «Иоланты», пародируя позднее Возрождение, о котором мы ничего не знаем. Или, например, изображать японцев и американцев в «Чио Чио Сан» не пытаясь даже в мизансцене восстановить этику и эстетику взаимоотношений японской женщины с мужчиной-чужестранцем. Именно засилье фальши заставляет более внимательно относиться к таким пьесам, как «Язычники». В ней фальши нет!

Странно, что актеры отказываются, не правда ли

Одними из первых, с кем я начал сотрудничать в Одессе был театр-студия Натальи Прокопенко и курсы актерского мастерства «Mosaic». Меня заинтересовала идея работать с аматорами, но я был очень рад, когда в процессе начали подключаться профессионалы. Многие из них сотрудничают с театрами-студиями, обучают там любителей. Так вот прикоснувшись к Яблонской и ко мне как к режиссеру, они начали просить роли. Что меня, конечно, очень радовало.

Возможно, они тоже устали от фальши?

Как организатор процесса, я не имею права так говорить, чтобы не противопоставлять себя остальным театрам.

Я сейчас не о «Террористах». Когда приходишь в небольшие театры, то ощущение совершенно другое. Возможно, благодаря небольшим залам или искреннему желанию актера донести что-то свое до зрителей.

Обязательно надо учитывать, что в театрах-студиях особая этика. Отсутствует, в первую очередь, иерархичность. Ведь у нас существует ситуация, при которой — народному артисту нужно в месяц выходить в большой роли дважды, а новичку — 18 раз. И получать, кстати,  чуть ли не в 10 раз меньше. Театры-студии это лаборатории, в которых всегда присутствует элемент риска и отсутствует страх неудачи. Они работают на благотворительных условиях или на минимальной стоимости билета, а взамен, получают своих зрителей, свою театральную среду.

Я, кстати, начал с того, что пришел в «Театр на Чайной». Там, в присутствии Артема Машутина, мужа Ани, мы провели читку «Язычников». Я  очень надеялся, что «Театр на Чайной» пойдет со мной на этот эксперимент. Меня увлекала возможность работы с интересными молодыми актерами. Я уже даже не переживал, что они по возрасту не совпадают с персонажами пьесы Яблонской. А надо сказать, что возраст персонажей для Яблонской это принципиальный момент. Это признак среды, эпохи, опыта, усвоенных канонов. Есть люди 50-х годов, есть 60-х и так далее.

Так вот, в Театре на Чайной послушали пьесу, мы ее немного обсудили, а потом их руководитель Александр Онищенко сказал: «Вы знаете, мы наверное все-таки не будем заниматься этим. Мы не знаем, что наши зрители вынесут на основе этого спектакля». Очень честно, но я понял, что и здесь я имею дело с определенным качеством современных театров — желанием не навредить. А Аня Яблонская, и я это в жизни тоже исповедую, видит театр как явление, которое должно бередить, взрывать изнутри, заставлять человека включаться в обратную связь. Поэтому она так мощно и так сильно закручивает драматическую пружину. Тебе кажется, что дальше уже некуда, сейчас текст буквально лопнет, а каждая следующая коллизия оказывается еще драматичнее. Драматизм нагнетается, нагнетается и нагнетается. И отсюда возможны только два выхода — или полный отказ от себя или смерть.

И сейчас с актерами мы занимаемся поисками мотиваций и ритма. Мы все живем в разных ритмах и поэтому я актерам все время говорю: «Не попадайте в ритм партнера! Весь конфликт ваших персонажей в том, что у них разные ритмы!» Кто-то медленный и размеренный, а кому-то мало слов и он начинает ходить по комнате, стучать по столу, подходить к шкафу и бить по нему. А в наших театрах в последнее время все одинаковые. Мы следим за фабулой сюжета, но нас очень редко изнутри взрывает.

Я, например,  могу вспомнить, как мы с супругой пошли на спектакль Гришковца. Это было через три дня после вручения ему «Золотой Маски» в Москве. Он тогда приехал в Киев с двумя спектаклями «Как я съел собаку» и «Одновременно». И во всех рецензиях и откликах можно было потом прочитать: «Мы узнали себя!». Это признак живого театра, который невозможно сымитировать.

Но Гришковец в своих спектаклях оставляет выход. У него нет ситуации — либо отказ от себя, либо смерть. Я не читал «Язычников», но, например в «Выходе к морю» ничего светлого в конце нет. Я не увидел там никакой возможности вырваться.

Вы говорите об отсутствии катарсиса. Но на самом деле он там присутствует, он очень яркий и очень настоящий.

В «Язычниках» есть момент, который меня удивил — героиня выходит из комы и этому факту радуются все, кроме бабушки, которая в этот момент умирает. Это мистическое совпадение, которое близко к канонам Ветхого Завета. Чья-то жизнь приносится в жертву ради жизни другого. Кстати, для московского Театра.doc Аня дописала концовку — монолог девочки, что с ней случилось потом. И, я думаю, она в этом проявила слабинку. Героиня рассказывает, что выжила, осталась инвалидом, но несмотря на это закончила университет и так далее. Мне кажется, что сам факт ее возвращения к жизни намного сильнее, чем монолог, оправдывающий ее будущее. А  зритель может сам дофантазировать любое продолжение.

Ваша постановка будет первой или Театр.doc уже поставил «Язычников»?

Он находится на грани премьеры, правда они уже 8 месяцев ее переносят. Надо помнить, что Аня подписала с ними контракт на право первой постановки, но это все-таки Москва, а мы в Одессе. Родственники мне разрешили ставить пьесу под другим названием.

Кстати, а почему именно так решили назвать? «Террористы».

Когда человек читает афишу и видит словосочетание Яблонская-террористы он тут же думает, что это история ее гибели в аэропорту «Домодево». Но на самом деле речь идет о том, что террор это не обязательно бомбы. Иногда людям наносят такие глубокие психологические раны, что они остаются на всю жизнь. И пострадавшим от таких «терактов» приходится находить в себе колоссальные силы чтобы жить с этим и, что еще труднее, не приносить боль другим.

Например, недавно одесский журналист Леонид Штекель написал феноменальную пьесу о детской жестокости и о школьной коррупции. Кому бы я ни давал ее читать, все говорили, что такой ситуации быть не может. И вдруг я вижу по телевизору программу, где говорится, что в Одесской области в школах творится такое, что Штекелю и присниться не могло.

Вы можете как-то прокомментировать эссе Михаила Рашковецкого про Анну Яблонскую?

Я думаю, что его без слез читать невозможно. Я вдруг решил, что он должен написать сценарий для телевизионной новеллы, а он сказал, что вместо этого лучше напишет эссе. Я не знаю, собирался он сам его писать или нет, но получилось очень органично.

Вообще, с кем бы мы ни говорили, имя Анны Яблонской открывает все двери. Например, гороформление согласилось расклеить афиши бесплатно.

А планируют ли одесские литераторы как-то откликнуться на эту печальную годовщину?

Знаете, я опять же солидарен с Рашковецким. Что говорить нужно не об ее смерти, а об ее вечной жизни.

Читайте также: