Весь день понемногу писал рецензию на постановку «Террористы» по Анне Яблонской. Посмотреть спектакль определенно стоило, однако завышенные ожидания приносят свои плоды. Не ждите, что театр перевернет вашу жизнь и вы не будете разочарованы.

Только что просматривал социальные сети и увидел там статус: «Такого потрясения, как вчера, Одесса еще не знала». До этого еще один знакомый и уважаемый мной человек написал, что не мог без слез смотреть на некоторые сцены «Террористов». Да и, судя по аплодисментам в финале, многим зрителям спектакль понравился.

Совершенно точно — спектакль был самым ожидаемым за многие годы. Много раз со страниц СМИ повторяли, что ставят саму Яблонскую, которую несправедливо забыли на провинциальной родине. Обвинения в том, что создатели постановки пытаются «приурочить» премьеру к дате гибели, мне кажутся глупыми. В конце концов, ни режиссёр Сергей Проскурня, ни остальные не виноваты в том, что человеческая память избирательна как урна. Еще одним «мессаджем» стало то, что многие актеры отказывались участвовать в постановке.

Именно поэтому я с таким нетерпением ждал премьеры — она должна была поставить жирную точку в нагнетаемом настроении. Буквально за день до премьеры прочитав текст пьесы, я был ошарашен. «Язычники» мне понравились значительно меньше «Выхода к морю», кроме того, там был совершенно явно и как-то очень уж нарочито затянуто первое действие. Однако пьеса действительно интересна, пусть и по-своему. Ане Яблонской потрясающе удавалось передать чувство всеобщей даже не безысходности, а обреченности. Заканчивая чтение, ощущаешь, как много могла еще успеть драматург, если бы не ужасная трагедия. При этом, прочитав пьесу, я  понял, почему «Театр на Чайной» отказался в этом участвовать.

А что спектакль? Мне было очень жаль, что спектакль происходит на большой сцене. Замечательная идея с четырьмя проходными комнатами лучше бы смотрелась в небольшой комнатушке. Все-таки коммунальная  квартира обязывает. В любом случае, декоратору можно поставить жирный «плюс» — ощущение маленькой, где «потолок уже вчера был слишком низок», квартиры передано, на кухне делают ремонт и зритель еще до того как потухнет свет постепенно погружается в спектакль.

Стоит сказать, что в текстах Яблонской ощущение – это самое главное. Сюжет – это всего лишь повод в очередной раз выразить, обозначить вопросы, так беспокоящие драматурга. Именно поэтому столь строгое следование сюжету пьесы немного настораживает. Тем более, первый акт оказался таким же затянутым, как и в первоисточнике.

Когда я брал интервью у Проскурни по поводу спектакля, он подчеркивал, что у героев пьесы разные ритмы, и в этом их конфликт. Периодически на сцене происходит 3-4 действия одновременно, что, хочешь не хочешь, а отвлекает от происходящего. Первый акт спектакля производит очень суетливое впечатление.

Я всматривался в сцену, пытаясь ощутить то «бередение», которое обещал Проскурня. К сожалению, я видел только озлобленных друг на друга людей. Причем постепенно складывалось ощущение (возможно, из-за игры актеров), что, когда люди по-настоящему друг другу «остопиздебели», они кричат друг на друга по-другому. В такие минуты даже мат становится чем-то невыразительным и ненужным. На сцене все друг на друга кричат, но очень редко мы чувствуем, как они устали и как они ненавидят тех, с кем приходится делить одну жилплощадь.

Однако перейдем ко второму акту. Действительно намного более динамичному. Атмосфера поменялась, и постепенно зрителей подводят к самому сильному месту в постановке — монологу главной героини о вере, о боге, о людях, о себе. Как раз на бритье головы я внимание обратил практически случайно. Параллельно со «стрижкой» что-то важное происходило в соседней комнате, поэтому, когда девочка вышла в купальнике и с бритой головой, это действительно было разорвавшейся бомбой. Стоит отдать должное актрисе — избавившись от волос, она будто обнажила душу.

Монолог с цитированием Серафима Саровского действительно очень хорош. Актриса не сфальшивила, за что зал довольно долго аплодировал. Отличным можно считать ход с разбором декораций после попытки самоубийства. Проскурня дополнил деконструкцию сценического пространства униформистами в медицинских халатах. Как по мне, на них стоило еще резиновые сапоги патологоанатомов надеть, но, возможно, это был бы моветон.

К сожалению, очень беспомощно смотрелся актер, игравший роль любовника и учителя главной героини. Когда мы ехали домой после спектакля и обсуждали пьесу, пришла в голову идея, что зрителей специально так долго пугали его голой жопой. Чтобы когда он вошел в палату брошенной им девушки, он более натурально смущался?

Особняком стоит финальная сцена — сочетание африканской маски, кларнета, бубна, мелодии «Спи, моя радость, усни…» и медицинской палаты – это Нечто.

Может, на ней стоило закончить? Не показывать видеохронику теракта в Домодедово? Разумеется, Проскурня всем сердцем разделяет тезис Михаила Рашковецкого о том, что нужно говорить о вечной жизни Ани Яблонской, а не об ее смерти. Но все же показ видео  – это было «слишком». Из-за неровности самой постановки оно смотрелось как последний козырь, после которого нельзя не разрыдаться. Это был, наверное, тот самый катарсис, который обещал Проскурня в интервью.

Постановка ставит вопросы более серьезные, чем просто использование нецензурной лексики на сцене или копирование жизни на сцене. Проблема лежит несколько глубже — насколько театр должен давать ответы? Исполнительница роли набожной бабушки на пресс-конференции заявила, что считает это «нечестным»: «Честнее, когда театр не хочет давать ответы». Ранее сам Проскурня в интервью говорил: «Яблонская и я тоже считаем, что театр должен бередить».

Я помню, как в университете зачитывался Ионеско и Беккетом, восхищался тем, как скупые слова и короткие фразы могут заставить тебя посмотреть на происходящее с такого ракурса, который бы никогда не пришел в голову. Пьесы абсурдистов должны были стать мечом, которым они разили буржуазное общество, заставляли его представителей остановиться и заглянуть внутрь себя. И чем бессмысленнее были их тексты, тем сильнее должны были задуматься европейские буржуа. Драматурги ставили вопросы, потому что ответов у них не было. Мир рушился на глазах, каноны падали быстрее, чем общество успевало находить новые, информация распространялась слишком быстро, молодежь была слишком агрессивна. Какой тут может быть ответ, кроме как призыв к тому, чтобы задуматься. Тем более драматургам, как я понимаю, претила общественная активность. Их дело, видимо, считали они, заставлять человека посмотреть вглубь себя, заставить его созерцать собственную душу, причем не как моральную, а как эстетическую единицу. Ведь человек, говорило искусство, изначально прекрасен, уродливым его делает общество, буржуазная мораль, необходимость работать…

Искусство того времени не хочет брать на себя ответственность  за ответы, а вернее, за те ценности, которыми эти ответы являются. Ведь ценности нельзя внушать, это будет насилием над личностью, а значит эксплуатацией свободной души. И в этом случае искусство приравнялось бы к церкви или другим традиционным нравственным авторитетам вроде семьи или школы.

Я не знаю, что по поводу остальных, но меня в последнее время вопросы «как жить дальше», «что важнее всего в жизни» или «какие люди хорошие, а какие нет» мучают постоянно. Мы все хотим, чтобы наша жизнь получилась, чтобы мы не прожили отведенные нам годы впустую. Мы все мучительно ищем «выход к морю». И многие идут в театр, чтобы найти его, хотя бы почувствовать, что он есть. Однако для этого театру нужно взять на себя ответственность и рассказать человеку, как ему жить, как чувствовать и что хорошо, а что плохо. Иначе зрителей просто «разбередят» и оставят у разбитого корыта.

Проскурня прав, и правильно пишет Яблонская — мы живем в эпоху отсутствия моральных норм, в эпоху, когда отступил даже цинизм, и подавляющее количество попыток воссоздать этическую систему фальшивы насквозь. Но нам, боюсь, не поможет экзистенциализм. Гляди в себя или не гляди, там ничего нет. Бередить нечего.

фото — ТАЙМЕР

Читайте также: